Воспоминаний свет и мрак:

Термен, мой папа и ГУЛАГ

Д-р Борис Бальсон, Бостон

27 мая 1960 года в Совете Безопасности ООН Андрей Андреевич Громыко был взволнован, оптимистичен и эмоционален.Это было совершенно не свойственно матерому советскому дипломату, известному свои хладнокровием и бесстрастностью.Но сегодня все было не так .Сбитый самолет У-2 и летчик Фрэнсис Гэри Пауэрс, которого уже ждал Владимирский централ, давали советскому представителю вожделенный шанс решительного обвинения американской военщины в шпионской деятельности,будоражили и вызывали прилив эмоций и адреналина .

Выслушав яростные атаки Громыко ,американский представитель в ООН, подполковник Генри Кзбот Лодж (кстати, единственный американский сенатор, добровольно ушедший со своего поста воевать с Гитлером) продемонстрировал заинтригованной аудитории деревянное панно,выполненное в виде американского герба и подаренное послу США в СССР Гарриману в феврале 1945 года.Подарок, провисевший на стене посольского кабинета почти 15 лет, был преподнесен Гарриману артековскими пионерами в Крыму, хотя на самом деле это были переодетые сотрудники НКВД.

Когда «детишки» подарили Гарриману герб, высеченный из дерева, тот так был расстроган, что немедленно выписал чек на 10 000 долларов в помощь «Артеку». Американская эмблема была удивительной красоты, спецслужбисты долго подбирали мастера, который смог бы сделать такую вещь.

После этого Гарриман эмоционально воскликнул:

- Что я могу сказать? .. Где мне это хранить? .. Я не могу оторвать глаз от него!

- Да повесить в своем кабинете ... британцы умрут от зависти, - тут же подсказали ему советские «пионеры», что посол с удовольствием и сделал.

Панно было, однако, не простое, а с секретом в виде уникальной подслушивающей мембраны с цилиндром. На это панно из дома напротив посольства направлялся высокочастотный импульс и мембрана, колебавшаяся в такт речи через стержень- антенну отражала этот импульс, а на приемной стороне он демодулировался , так что посол и его посетители в течение почти 15 лет, не ведая ни о чем, поставляли всю секретную информацию прямо на Лубянку.

Я тоже всегда внимательно и с интересом разглядываю это панно, когда бываю в шпионском музее в Вашингтоне – кстати, в одном из моих самых любимых музеев.

Публика с удовольствием изучает мембраны и читает ,как обнаружение этого шпионского устройства помогло американцам отмазать в 60 -м году советские обвинения , выдвинутые в связи с разведывательными полетами У-2 и катастрофы летчика Пауэрса.

Но мало кто знает, что создатель и изобретатель этой шпионской техники Лев Сергеевич Термен во время ООНовских разбирательств бродил возле своей квартиры на Калужской площади в Москве, обычно окруженный парой «топтунов».

Когда его дочь Лену просили представить в школу справку с места работы отца, он давал ей клочок бумаги, где было только написано: «Сотрудник КГБ».

«Но надо же указывать, кем ты работаешь?» - замечала дочь.

«Младший помощник старшего дворника», - отшучивался Лев Сергеевич.

Дворником он не работал никогда, зато грузчиком на магаданских каменоломнях поработать пришлось , - увы, не по своей воле и давно, лет 20 тому назад.

Работал,правда, он грузчиком и каменотесом недолго . Изобретательская смекалка и там помогла. Придумал что-то вроде деревянного монорельса для своей тачки , выполняя несколько норм и получая дополнительные пайки. Две сам съедал. остальное отдавал соседям, так что удалось и с блатными уживаться.

Махать кайлом на Колыме Льву Сергеевичу пришлось меньше года, поскольку затем вышел приказ перевезти изобретателя в вагоне для скота в знаменитую авиационную шарашку на Яузе, где тогда работали Туполев, Петляков и Мясищев.

«Как всегда, мне чертовски везло, - рассказывал Лев Сергеевич. - Один уголовник, которому я передал лишнюю пайку, подарил мне свою шубу, иначе замерз бы в пути».

Льва Сергеевича взяли в 1939 году. Обвинили в подготовке убийства Сергея Мироновича Кирова. По версии следствия, группа контрреволюционеров заложила фугас в маятник Фуко в Исаакиевском Соборе. Когда Сергей Миронович должен был подойти к маятнику, Лев Сергеевич планировал радиолокационным лучом взорвать Сергея Мироновича прямо из Нью-Йорка.

Однако поскольку в убийстве Термен мог участвовать только виртуально , проживая почти 10 лет вне СССР, ему пришили письмо, якобы отправленное из профашистской американской организации «Друзья Новой Германии» в Берлин, где в том числе в донесении от имени Хейнца Шпанкнабеля сообщалось «Термен очень ленив и желает иметь много денег, и при этом он кажется полуеврейской свиньей. Изменил своей стране, и потому мы не можем доверять ему, несмотря на все уверения».

Письмо было явной провокацией, поскольку Термен не только никогда не изменял своей стране, но даже никогда не был «полуеврейской свиньей», поскольку происходил из очень благородного рода французских экспатов – дворянина и известного петербургского юриста Сергей Эмильевича Термена и польско–русской пианистки Евгении Антоновны.

Так что начиналось всё очень чинно и благородно - консерватория по классу виолончели, физико-математический и астрономический факультеты университета.

Отправки на фронт в Первую мировую войну удалось избежать благодаря службе офицером электротехнического батальона, обслуживающего царскосельскую радиостанцию под Петроградом.

Даже большевистская революция 17-го года поначалу вроде казалась безвредной. В самом начале 1919 года Термен заведовал лабораторией физико-технического института. Правда, вскоре его арестовали, обвинив в подготовке белогвардейского мятежа, однако до ревтрибунала дело не дошло и в 1920 году его освободили.

«Неужто выпустили?» - изумился директор Физтеха академик Абрам Федорович Йоффе.

«Самому не верится», - ответил Лев Сергеевич.

В 1920 году музыкант и инженер-электронщик изобретает новый музыкальный инструмент, названный впоследствии терменвокс и прославивший имя его создателя. Суть нового инструмента заключалась в том,что изменение емкости конденсатора, вызванное постоянно меняющимся положением рук музыканта, создавало звуки различной частоты и силы. А его уникальной особенностью было то, что музыка извлекалась из инструмента без какого-либо прикосновения к нему рук.

Работа получает известность и Термена приглашают в Кремль к Владимиру Ильичу. Величайший любитель «Апассионаты» был, однако, не столько потрясен музыкальными возможностями инструмента, сколько удивительными способностями, изначально заложенными в электронной системе по охранной сигнализации границы молодой советской республики, а также новых нарастающих институтов власти большевиков, как, например, Гохран , Сбербанк и тому подобных.

Лев Термен на пике карьеры

Термену был выдан карт-бланш на поездки по стране с демонстрациями возможностей нового инструмента, а в 1927 году,после вербовки молодого инженера тогдашним главой военной разведки Яном Карловичем Берзиным, он был направлен на Запад для демонстрации терменвокса и его «небесной музыки» и, между прочим, для сбора ценной технологической информации, необходимой молодому пролетарскому государству.

Последующая западная декада жизни виолончелиста–электронщика, а по совместительству агента советской военной разведки, выдалась бурной. В этом десятилетии было всё, - головокружительные аншлаги его концертов в парижской «Гранд-Опера», достаточно успешный, хотя далеко не миллионно-блистательный , как впоследствии описывали его почитатели, бизнес-проект по созданию охранных устройств и металлодетекторов , женитьба на экзотической темнокожей гаитянской танцовщице Лавинии Вильямс, с которой он, кстати, так никогда и не развелся, оказавшись впоследствии двоеженцем, таинственное похищение инженера из Нью-Йорка на судне «Старый большевик» советскими агентами , поскольку в Советском Союзе в качестве заложников у него оставались родители .

На свободе новоявленный репатриант оставался недолго, всего 5 месяцев ,после чего был препровожден в Бутырку ,чтобы начать новый 10-летний гулаговский этап изобретателя.

Недолгий период магаданских каменоломен сменился длительным периодом технических шарашек Москвы, Омска и Свердловска, где Лев Сергеевич занимался радиолокационными охранными и подслушивающими устройствами в пестрой компании с мэтрами советской военной техники и даже с главным космическим конструктором Советского Союза Сергеем Павловичем Королевым, который некоторое время работал у Термена вроде мальчишки- чертежника.

А после формального освобождение в 1947 году Лев Сергеевич вплоть до середины шестидесятых продолжал трудиться в системе закрытых шараг КГБ уже в качестве вольнонаемного инженера.

Звездным его часом стала «операция «Златоуст» по установке деревянного панно с созданной им системой тотальной прослушки в кабинете посла США.

А затем и усовершенствованное устройство прослушивания «Буран», установленное впоследствии во французских и американских посольствах, за что Лев Сергеевич официально был отпущен на волю, отбыв, впрочем, полный положенный ему восьмилетний срок и даже был лично награжден Иосифом Виссарионовичем Сталинской Премией 1 степени и двухкомнатной квартирой в только что построенном доме на Калужской площади.

В отличие от Льва Сергеевича мой папа был номинирован на Сталинскую, а впоследствии и на Государственную премию, но так ее и не получил. Отец тоже был из не столь и малочисленной когорты «закрытых» физиков-электронщиков, дневавших и ночевавших в командировках на Семипалатинском ракетном полигоне и на Байконуре, где они неистово укрепляли военную мощь советской державы. Премию дали директору и секретарю парткома совершенно закрытого института, где он работал. Зато в порядке компенсации за успешную работу расходометрический прибор, устанавливаемый на жидкотопливных ракетах, назвали его именем – «счетчик Бальсона». И папа был совершенно счастлив.

«Не стони, Бориска, - радостно улыбался он, глядя на мою мрачную физиономию. - Представляешь, на другие планеты отправятся межзвездные корабли, во внутренностях которых будет находиться мой счетчик - счетчик Бальсона! Это же великолепно . А премию пусть бюрократы получат, я другое придумаю».

Премия была нужна маме. Папе она действительно была совершенно не нужна. Деньгами он интересовался очень мало и только ради покупки книг и папирос, к тому же у нас и так была двухкомнатная крохотная квартирка ,бывшая до революции дворницкой, в который папа даже сконструировал душ над унитазом и систему подогрева воды .Он гордо назвал его Г-душем по примеру Гаваны - распространенного тогда варианта совмещённого туалета с ванной. Теперь каждый член семьи мог принимать теплый душ, гордо восседая на крышке унитаза.

Да и вообще квартира давала невероятный простор для изобретательской фантазии папы -физика–электронщика, как Термен, по специальности, и пианиста, поэта и художника по призванию.

Однако если Лев Сергеевич занимался прослушкой иностранных посольств, папа радиофицировал беспроводной связью нашу дворницкую. Проводя все время в своем микро- кабинетике, заполненном непроходящими клубами дыма от «Беломорканала» и бессчетными томами книг, папа нажимал кнопку на столе и давал сигнал на кухне, где орудовала мама.

Усиленная динамиками, по квартире неслась сакраментальная фраза: «Белла, а покушать вообще есть что-нибудь?». Он хотел соорудить транспортер по подвозу пищи к нему в кабинетик, но маме это почему-то показалось оскорбительным.

Папа вообще считал, что избыточное движение в пространстве вредоносно и что именно ленивые двигают прогресс. «Кто изобрел колесо, Бориска? Наверное, тот, кому было лень топать километр туда и сюда», - периодически просвещал он меня, наблюдая за моим тупо умным рвением к учебе.

Обладая неистощимым интеллектуальным резервом и фотографической памятью, отец серьезно подозревал, что мои многочасовые домашние занятия школьными уроками, музыкой и иностранными языками обнажают плохо скрытую оболочку врожденного клинического идиота.

Впрочем, воспитательные сессии длились недолго, отец никогда не был занудой и, напротив, своими поразительными способностями и острым как бритва языком получал невероятный кайф, жестоко развлекаясь над знакомыми и дома, и на работе, нередко в одночасье делая их злейшими врагами и противниками.

Соединяя туалетную бумагу с игрушечный шарманкой–барабаном ,напевающим «Барыня, барыня, барыня- сударыня», он подключал установку к мощным динамикам и «ждал в засаде зайца», уединившись в своем кабинете, когда очередная жертва - какая либо супруга высокопоставленных физиков-теоретиков выскакивала из нашего Г- душа под оглушительную плясовую , возвещавшую гостей об окончании физиологического акта светской гостьи.

Или навешанные в прихожей странные фосфоресцирующие в темноте глаза под жуткую музыку, включавшуюся при открывании входной двери, или пушка из петард для меня, сооруженная на двери в квартиру с веревочкой, за которую я должен был дергать в случае опасности, находясь дома один в совсем юном возрасте.

Все эти изобретения и новшества приводили его в восторг, вызывая крайнее неудовольствие и раздражение гостей и знакомых.

А это - мой папа

В отличие от Термена, папа никогда не сидел в ГУЛАГе, что, согласно моим представлениям о стране, где как известно, за анекдот давали четвертак, а «ни за что» - десятку, было волнующим проявлением несообразности и даже косвенным подтверждением новоявленных теорий современных любителей Усатого.

Пребывание такого человека вне всевозможных Бутырок, казалось, опровергало все хрестоматийные образчики сталинского периода. Лишь много позднее я понял хотя бы одну из возможных версий этой исторической несуразицы. В отличие от Термена с его неистовой политической пассионарностью, которая аж в 1991 году привела его в члены КПСС, когда все лихорадочно покидали это затонувшее судно, папа довольно рано прояснил для себя суть ситуации в стране и совершенно табуировал для себя обсуждение хоть каких-либо политических тем или событий - даже с близкими и родными.

Уже в «вегетарианские» времена, собирая для меня очередной коротковолновик с усиленным приемом вражеских радиостанций, он категорически отказывался обсуждать передачи, всегда советуя мне: «Бориска, политика - это такое дерьмо , в которое если нырнешь - не отмоешься. Держись подальше».

Папа превосходно играл на рояле и замечательно рисовал, - одним из первых в Союзе он, как и Термен, стал заниматься цветомузыкой, конструируя разнообразные цветовые звукоустановки. Поэтому когда Леонид Филатов соблазнял кинокрасоток в культовом советском фильме «Экипаж» домашней цветомузыкой, я точно знал что у меня перспективы никак не хуже.

А вот этого отец никогда не узнал. Он практически никогда не смотрел кино и к телевизору относился со стойким отвращением. Зато очень любил путешествовать - особенно летом на любимое им Черное море, время от времени привнося оживление в рутинную жизнь прибрежного контингента отдыхающих «дикарей» своими новыми «штучками», как он их называл.Толпы зевак развлекались, наблюдая за моими прогулками по волнам Черного моря, как Христос, но на лыжах с палками, сконструированными отцом, который лежал на спине поблизости, покачиваясь на волнах с книгой в руках, выпуская колечки дыма из всегдашней «беломорины», торчащей изо рта.

Живописное зрелище привлекало толпы людей, некоторые даже впадали при этом в религиозное возбуждение.

А еще папа сочинял стихи. Точнее, не свои собственные , а публиковал поэтические переводы с татарского и башкирского языков в 50-е годы, когда в связи с еврейскими гонениями никаких переспектив на работу по специальности у него не было. Никакими языками национальных окраин он не владел, зато красочно рассказывал мне, что такое подстрочник, «рыба» и размер. Так что много лет спустя я переводил Вильяма Шекспира - точно так же, как папа когда-то переводил Мусу Джалиля и Шайхзаду Мухаметзаки́ровича Баби́ча.

Лев Сергеевич Термен всегда следил за своим здоровьем. Он мало ел, соблюдал рацион питания. И прожил очень долгую жизнь, умерев аж в 97 лет. Он пережил всех своих жен, множество родственников и умирал совсем одиноким в небольшой комнатке в московской коммунальной квартире.

К тому времени он смог насладиться своим полным признанием на Западе. На протяжении многих лет там существовала полная уверенность, что Термена сгноили в застенках ГУЛАГа в 1939 году, и просочившаяся в 60- х годах информация о том , что он жив, стала бомбой, а появление его на Западе в 80-х произвело просто оглушительный фурор. Его триумфально встречали и в Америке и в Европе, но он всегда рвался домой, на Родину, в свою комнатенку на Ломоносовском проспекте.

В московском аэропорту перед окошком пограничников он всегда по старой гулаговской привычке деловито поворачивался анфас и в профиль, как учили когда-то на Колыме, и торопился к себе домой. К сожалению, в свой последний приезд в Москву в 1993 году он нашел свою комнатку в коммуналке совершенно разграбленной - поломанная мебель, разбитая аппаратура, растоптанные записи. То ли соседям не понравились звуки, которые Термен иногда извлекал, занимаясь своими разработками и исследованиями в области электронной музыки, то ли просто кому-то очень понадобилась его комнатенка, только жизненные силы Льва Сергеевича совсем иссякли после погрома. Хотя дочь забрала его к себе , через несколько месяцев Льва Сергеевича не стало.

В девяносто семь лет Лев Термен ушел к тем, кто составлял лицо эпохи — но за гробом, знаменитого автора терменвокса, разведчика, изобретателя и главного акустического шпиона КГБ, кроме дочерей с семьями и нескольких мужчин, несущих гроб, никого не было. Да и сейчас на Новокунцевском кладбище, где он похоронен, нет памятника, достойного его имени.

А папа считал просто неприличным следить за своим здоровьем. Он бесконечно курил и уплетал сладкое, страдая диабетом, подбадривая себя веселыми прибаутками типа «семь бед - один диабет» или марктвеновским замечанием о том ,что «ничего нет проще ,чем бросить курить - сам бросал как минимум раз тридцать».

Он был не очень-то и любвеобилен, но весьма разборчив в женах. Так что когда мне исполнилось 23 года, он опять женился и ушел к молодой жене, поэтому общаться нам стало гораздо труднее. Жил он весьма далеко от центра Ленинграда , а телефон ему не устанавливали, вероятно, в связи с недостаточными заслугами перед советской властью. Он уже тогда сильно болел, но его новая жена ухаживала за ним, по возможности стараясь сделать его жизнь более терпимой.

В 1987 году мы с ним встречались в последний раз. Помню, было по-ленинградски очень холодно, но я все равно привез ему показать своего маленького сына, его внука, которому тогда еще и трех лет не исполнилось. Папа вообще никогда не любил маленьких детишек, не знал, о чем с ними говорить и как с ними общаться, поэтому он не очень -то и уделял внимание бегающему вокруг карапузу, а больше смотрел на меня печальными и грустными глазами, как будто прощался.

Он понимал, что мы никогда больше не увидимся. Тогда уезжали навсегда. Без возврата.

И мы действительно никогда с ним больше не увиделись, потому что года через четыре после нашего отьезда папа умер на берегу своего любимого Черного моря, куда он переехал незадолго до смерти. Умер во время вооруженных столкновений в ходе грузино-абхазского военного конфликта, так что я крайне смутно могу даже представить, как его хоронили.

Зато и сейчас, спустя четверть века после его смерти, я легко представляю нашу встречу. Он обязательно лукаво взглянет на мою упрямо ширящуюся плешь и с присущим ему сарказмом спросит: «А где же твои кудри, Боська. Постарел ты, однако. Всегда думал, что ты полный идиот, а сейчас вот смотрю, какая у тебя блестящая голова».

Использованные источники:

Albert Glinsky .Theremin. Ether music and Espionage.2000.Chicago

Булат Галеев. Советский Фауст.

http://statehistory.ru/1038/Lev-Termen/

Kevin Murray .THE GREAT SEAL BUG STORY. Russian eavesdropping.

Интервью с Наталией Львовной Термен.