НЕ СОГЛАСЕН…

Wednesday, July 4th, 2007

Доктор Б. Бальсон

По утрам на 93-ей дороге всегда насыщенный трафик. Сегодня он оказался гораздо сильнее обычного, и я, полный угрызений совести, стараясь не быть замеченным, тихо прошмыгиваю по проходу на верхний ряд амфитеатра большого конференц-зала.

Сумрачно освещенная сцена резко оттеняет белые халаты моих уважаемых коллег. На сцене две темнокожие молодые дамы и одна светлокожая яростно жестикулируют и громко, с патетикой поочередно что-то выкрикивают в зал. Скромно сидящий в углу сцены модератор невозмутимо пишет в блокноте, не забывая по очереди предоставлять слово ораторам.

Я начинаю вслушиваться, мучительно пытаясь понять смысл происходящего. До меня в вышину амфитеатра долетают реплики:

- Наиболее искусны сводники, которые бесстыдно зарабатывают на нас.

- О да, – подхватывает другая леди, – а ведь среди нас есть и несовершеннолетние, которых заманили на эту гнусную работу.

- Я стала заниматься проституцией, когда порвала со своим бойфрендом и осталась с ребенком – надо же было как-то выживать.

- Нет, конечно, мы неплохо зарабатывали, но ведь у нас нет никаких социальных защит, мы совершенно бесправны.

- Вы думаете, мы из низов? Напротив, у меня родители из среднего класса, я закончила колледж, работала в офисе – так там у нас были профсоюзы, медицинские страховки – а здесь на улице полное бесправие: я и сводники, – жалобно провозглашает одна из выступающих.

Что это за фантасмагория, куда я попал? Начинаю озираться, пытаясь понять, как я оказался в этом кафкианском мире. Мой взгляд падает на соседку-кардиолога, напряжённо разглядывающую сцену чуть повлажнёнными глазами. Сцена кипит действием. На середину вбегает одна из выступающих, исступленно кричащая в зал и грозно помахивающая сжатыми кулачками: «Вы все думаете, что общество поступает благородно, бесплатно раздавая нам презервативы. Запомните: вы не о нас думаете, а о наших клиентах», – заканчивает она со слезливой интонацией.

Моя соседка-кардиолог начинает беззвучно плакать, уже не скрывая ползущие по щекам крупные капли слёз. Зал шумит от возмущения и гнева на общество, столь гнусно эксплуатирующее профессионалок-представительниц самой древней профессии. Один за другим со своих мест поднимаются известные профессора и хорошо поставленными голосами клеймят позором общество, поставившее этих дам в столь незавидные условия, не обеспечивающее их ни медицинской страховкой, ни пенсионными пособиями.

Уставшие ораторы тихо отдыхают в углу сцены.

Как мне объясняют, у них намечены сегодня ещё две конференции – одна в другом университете, а другая в школе, где готовятся столь же эмоционально клеймить жестокое общество, заставившее их пожертвовать своими молодыми жизнями. В школе, однако, акцент делается на плохие рабочие условия и несправедливость критического отношения к этой профессии в обществе, где, как известно, все люди равны.

Еженедельная профессорско-преподавательская конференция закончилась, вспыхивает свет, освещающий актовый зал медицинского факультета одного из крупнейших бостонских университетов. Мы чинно расходимся по аудиториям и клиникам. Но даже в лифте не стихают гомон и сочувственные стенания коллег.

Что это – фантасмагория или сумасшествие, бред или массовый психоз? Нет, это стандартная политкорректность в несколько экстремальном, так сказать, виде. Это политкорректность деятелей, совершенно запутавшихся, где есть личная ответственность, а где – долг общества, где есть святое равноправие (кстати, именно равноправие, а не равенство), а где есть откровенная спекуляция на этом понятии.

Да, это экстремальная политкорректность. А чем она отличается от политкорректности законодателей, настойчиво легитимирующих марихуану, или от политкорректности педагогов, исключающих 6-летнего ребёнка из школы за сексуальные домогательства. А может быть, она отлична от политкорректности журналистов, называющих бандитов, взрывающих дискотеки в центре города, – бомбистами-самоубийцами, а головорезов (в буквально смысле), отрезающих головы тем же журналистам, – повстанцами. Так сказать, борцами за свободу.

Не сомневаюсь, что многие из читателей считают это вопросами лингвистики, так сказать, словесной эквилибристики. Ну, какая, в самом деле, разница, как назвать? Смею думать, что разница есть – и огромная. Ибо сначала было слово, а потом дело. И часто из определений рождаются действия. А если нет разницы между дамой и проституткой, головорезом и повстанцем, 6-летним озорником и сексуальным маньяком, значит, нет разницы между чёрным и белым.

А я с этим не согласен.